Итоги года со Жванецким

В ежегодной рубрике «Фонтанки» об итогах года беседуют Ирина Тумакова и одессит – сатирик Михаил Жванецкий:

– Михаил Михайлович, какое событие 2017 года вы бы назвали самым значительным?

– Вспомнить бы их…

– Это уже ответ.

– Большинство, наверное, назовёт вам пресс-конференцию президента.

– Вы её смотрели?

– Я что-то слушал, потом пытался что-то прочесть. Мне же это нужно, потому что есть «Дежурный по стране», мне надо отвечать на вопросы, что-то говорить. Но сказать, что там были какие-то новости, какие-то объявления о сокращениях и увеличениях, о каком-нибудь росте рождаемости… Ничего же этого не произошло.

– Скажите, вам, сатирику, комфортнее было писать в советское время или сейчас лучше пишется?

– Мне было, конечно, комфортнее в советское время. Потому что было всё чётко, было ясно. А самое главное, я был моложе – и мне активно не нравилось всё. Поэтому, конечно, писать было гораздо комфортнее.

– А сейчас всё нравится?

– Сейчас? Сейчас… Сейчас – вот эта неподвижность, напоминающая небо над Москвой. Неподвижность власти такая, что вызывает желание стукнуть снизу палкой туда: что там у них происходит?

– Со «стуком снизу», как писал Станислов Ежи Лец, власть и сама неплохо справляется: всё время кажется, что вот он – низ, но снизу опять стучат.

– Точно-точно! И знаете, у меня такое ощущение, что от этого и погода такая всё время бесконечная. По крайней мере – в Москве. Вот Питер, вы знаете, стал гораздо более солнечным городом.

– Вы тоже заметили?

– Да-да-да! В сравнении с Москвой. Москва – она абсолютно тёмная. Небо – цвета земли, земля – цвета неба. Всё вместе напоминает слегка могилу. Ну, что тут делать? Садишься в самолёт, отлетаешь за пределы города, а летаю я много, – и уже голубое небо.

– Вся остальная страна вам нравится больше, чем Москва?

– Вся остальная страна как-то веселее. Она как-то живее. Но у меня работа существует, в Москве я могу встречаться с людьми, здесь приходят какие-то идеи на ум. Но два с половиной месяца в году я живу в Одессе. И вот там идёт жизнь! Там идёт жизнь, там есть друзья – такие же пожилые, как я. Кстати, вы заметили, что друзья пожилыми не бывают? Они бывают давними, но никогда не бывают старыми. И встречаешься с ними, попадаются женщины, поклонницы… И мы всё время говорим о том, о чём говорили и раньше – в молодости.

– Я помню времена, когда вам было над чем шутить. А сейчас наши политики, наша Дума с её законами перешутят любого юмориста. Они вам хоть что-то оставляют?

– Да какой там у них юмор… Нет – полная неподвижность. И это меня больше всего потрясает.

– У меня есть любимая ваша цитата: «Наши беды непереводимы». Было время, когда мне казалось, что этот ваш рассказ уходит в прошлое.

– Да, так казалось в 90-е годы.

– Но нет – опять и «беды непереводимы», и «не сыр, а сыворотка». Я читала ваши последние вещи, но мне кажется, что ваши рассказы 1980-х годов получили новую жизнь.

– Что значит – «кажется»?! Это «кажется» и публике, которая как раз им больше всего аплодирует: «Надо же, какой талант, как он это успевает подмечать?» Люди не понимают, что написал я это давным-давно. Читаю сейчас – абсолютно актуально. Страна поворачивается. Я стою неподвижно, а страна поворачивается – она уже сделала круг. И самым большим успехом на концертах пользуется моё заявление о том, что я не понимаю, каким образом в стране опять возобладали «антисоветские» настроения. Советского Союза нет, а «антисоветские» настроения процветают.

– Я правильно понимаю, что вы имеете в виду настроения «антисоветские» по духу, а не против СССР? Потому что к Советскому Союзу как раз отношение у людей всё больше ностальгическое. Особенно у тех, кто в нём не жил.

– Понимаете, казалось бы, жизнь – она всё лучше. Захожу в магазин – вроде всё есть. Промтоварный, продуктовый – я по-прежнему их так называю. Всё есть, очередей нет, казалось бы – мы должны быть довольны. Но вот поднимается какая-то такая сила… С одной стороны, она называется «патриотическая». С другой стороны, она называется «русская». С третьей стороны, какая-то она такая кондовая… Вот поднимается она – и от этого становится так тошно… Патриотизм – он же вообще не может быть профессией. Он должен с кем-то воевать, он должен кого-то ненавидеть, он не может никого любить. И все эти разговоры «мы любим нашу страну» кончаются тем, что «мы ненавидим весь мир».

– Дело Улюкаева, дело Серебренникова, митинги с арестами, законы об иностранных агентах, весь остальной ряд событий 2017 года – как вы на них-то реагировали? Здесь есть какая-то пища для сатирика?

– Я реагировал на всё это как на неразбериху. Но я не могу здесь быть точным в оценках. Вот каким образом возникло дело Улюкаева? Каким образом возникло дело Серебренникова? Вдруг это так и происходило, а вдруг их судят правильно? Ведь уверенности нет ни в чём.

– Зато есть уверенность, что нашим следующим президентом будет Путин.

– Да, вот в этом есть уверенность. Эта высокая предсказуемость выборов – это я и имею в виду, когда говорю о неподвижности. Да – утвердить статую на том же месте.

– Вы много выступаете за границей, из Лондона только что вернулись. А кто там ходит вас слушать, если «наши беды непереводимы»?

– Если говорить о Лондоне, там приходят люди богатые. Это богатые русские. Как публика они похуже.

– Похуже?

– Они – да. Они живут хорошо. Они не готовы реагировать. Они приходят, но публика такая… Сдержанная. Им ближе, по-моему, что-нибудь музыкальное. Вот что-то такое для корпоратива. Или что-то такое вроде «Камеди-клаб». Мой репертуар, то, о чём мы с вами сейчас говорим, им неинтересно.

– Но они ведь всё равно приходят, на ваших концертах полные залы. И они знают, на кого идут.

– Потому что и я знаю, кто ко мне придёт. Я корректирую репертуар. Юмор там – «врач и больной смотрят друг на друга с одинаковой надеждой» и так далее. Одесские шутки идут очень хорошо. Хотя авторов их уже нет, у меня в записной книжке осталось восемь одесских номеров. Но я говорю не обязательно о политике. Да мне и самому о политике тошно говорить. Вот вы спрашиваете – я говорю. А так – что о ней говорить? Она неизменна, она неподвижна, она такая, какая есть.

– Нынешние российские зрители вас лучше понимают?

– В России – прекрасно. Пермь, Екатеринбург – это прекрасно. Люди, которые приходят в зал Чайковского, прекрасны. Даже в «Крокус-сити», где ты говоришь куда-то так, что ощущение, будто зритель находится под одеялом. Потому что я не слышу обратной реакции. Но даже там хорошо. Я чувствую, что они всё понимают и воспринимают. Мы там просто весело проводим время.