Известный одесский скрипач Павел Верников о смехе, учителях и национальности

За годы странствий скрипач, педагог, устроитель фестивалей и кавээнщик Павел Верников сменил немало паспортов. Но всюду, где бы он ни был, — Москва, Югославия, Франция, Израиль, Италия и, наконец, Швейцария, музыкант не переставал называть себя одесситом. Осенью 2016 года он в числе десятка других побывал на фестивале "Золотые скрипки Одессы" и даже был награждён Почётным знаком отличия. По примеру Одессы Ереван вручил артисту медаль за выдающиеся заслуги в области исполнительства и педагогики.

— Я никогда не забывал, что родился в Одессе, в Украине. В мой период жизни в Италии мы вместе с женой, скрипачкой Светланой Макаровой и выдающимся итальянским актёром, режиссёром, писателем Мони Овадиа придумали спектакль Adesso Odessa. Adesso с итальянского переводится как "сейчас". Там звучали рассказы Бабеля, одесские анекдоты, песни Утёсова, "несерьёзный" криминальный шансон в серьёзной классической обработке. В общем, получилось настолько удачно, что этот спектакль мы сыграли более 60 раз. В одном только знаменитом миланском "Пикколо-театре" Джорджо Стрелера дали 12 вечеров.

В Японии, Китае в буклетах обо мне часто пишут как об украинском скрипаче. Несколько лет назад у меня украли скрипку, смычок, кредитную карту, паспорт. Сразу после этого я практически без документов поехал в Литву работать в жюри конкурса имени Хейфеца. Меня там спросили: "Откуда вы?". Я ответил: "Из Украины". И рядом со мной поставили украинский флаг. Таким образом, я нелегально представлял вашу страну. Это, конечно, не такой оригинальный поступок, как незаконно переходить украинскую границу. Хотя, я слышал, что в последнее время и такие прецеденты случаются. Но тем не менее.  

Итак, вы одессит, Павел. Что это значит?

— Меня часто спрашивают, есть ли у меня ностальгия по СССР, Москве, где я учился. Говоря честно, нет. Хотя мне там дали серьёзное образование, со мной занимались прекрасные педагоги. Было много хорошего. Но, к сожалению, и много плохого. Иосифу Бродскому часто ставили в вину отсутствие патриотизма. Он на это отвечал: "Я не выбирал страну, где мне родиться". Сильная фраза. Никто не должен любить страну, если она его не любила.

Впрочем, меня не любили небезосновательно. У меня с детства был нехороший язык — я иногда говорил то, что думал. Мне стыдно в этом признаваться, но меня исключали из пионеров. Один раз не приняли в комсомол.

А вот по Одессе я ностальгию чувствую. По дому, где родился, улицам, дворикам, где играл в футбол, гулял, влюблялся. Как сказал, по-моему, Михаил Жванецкий, одессит — это национальность. Одесситы, действительно, особенные люди. То, как они разговаривают, — это уже спектакль, на который не надо покупать билеты. И когда мне говорят: "Ой, у вас такой юмор!", это никакой не юмор. Я просто говорю, как одессит.

Одним из ваших педагогов был Давид Ойстрах. В чём, на ваш взгляд, его "настоящесть"?

— Давид Фёдорович Ойстрах был действительно великим музыкантом. Он играл с виду настолько естественно, что его игру казалось очень легко сымитировать, повторить. Мысли, музыкальные идеи, техника, звук — возникала иллюзия, что всё это просто. Но достичь этого было невозможно. 

Отношения с Ойстрахом у меня сложились довольно неформальные. Официально я у него никогда не учился. Почему считаю его одним из моих педагогов? Когда я ему первый раз сыграл, мне исполнилось десять лет. Давид Фёдорович был близким другом моего первого учителя, Вениамина Мордковича. Вениамин Зиновьевич время от времени приглашал его позаниматься с лучшими учениками Школы Столярского. Мой отец, замдиректора Одесской филармонии, с Ойстрахом был также в близких, доверительных отношениях. Я планировал в будущем поступать к нему в аспирантуру. Это было бы естественным продолжением наших встреч. Но, к сожалению, вскоре Ойстрах умер. И я поступил к его замечательному ученику, прекрасному скрипачу и педагогу Семёну Снитковскому. Увы, он тоже очень рано ушёл из жизни.

Был ли для вас богом Святослав Рихтер?

— С Рихтером я познакомился благодаря гениальным музыкантам: скрипачу Олегу Кагану и виолончелистке Наталии Гутман, которые стали моими друзьями, когда я приехал учиться в Москву. Мне был 21 год, и они взяли меня в свою компанию — мы вместе играли в ансамбле. Рихтер произвёл на меня ошеломляющее впечатление. Глыба: не просто как музыкант — как человек. Ко мне он очень хорошо относился из-за моего юмора. Называл меня "Павлик-директор". Когда мы гастролировали нашим маленьким коллективом (а по Советскому Союзу в то время ездить — Омск, Томск, вокзалы — лучше не вспоминать) как-то так получалось, что я всегда оказывался самым быстрым и активным. И мне удавалось немножко улучшить наш суровый быт.

Рихтер всегда требовал, чтобы имена музыкантов ансамбля набирали в афишах одинаковым шрифтом. Сейчас так не модно. Звезда — золотыми буквами, а аккомпаниатор, который может быть и старше и лучше как музыкант — микроскопическими. А Рихтер однажды вообще хотел отказаться от концерта, потому что его имя было набрано огромным шрифтом, а имена всех остальных — мелким. Он заставил поменять афишу, и её переделали за один день.

Святослав Теофилович любил шутить, дурачиться, разыгрывать, смеяться. И в этом он нашёл во мне хорошего партнёра. В музыкальном смысле Рихтер оказал на меня огромное влияние. Как и Мстислав Ростропович. В Москве я был участником трио имени Чайковского. К этому коллективу Мстислав Леопольдович очень тепло относился и иногда с нами занимался. Спустя годы для нас стало большой честью приглашение на его фестиваль в Эвиане во Франции. Невероятный был человек.

И Рихтер, и Ростропович всегда шли по своему пути прямо и никогда не отступали от своих принципов, которые во многом вошли и в мою кровь. По мере сил, работая теперь над собой и своими учениками, я стараюсь им следовать.

Вы говорите, что на ваши фестивали в основном приезжают вас поддержать друзья. Я видел программы. Скажите, как можно иметь столько друзей?

— А какой от них прок? Ни один из них мне в Панаму и копейки не отправил. Даже панаму не купил... Но я их всё равно люблю. Это и Гидон Кремер, и Жанин Янсен, и Юлик Рахлин, и замечательный украинский дирижёр Кирилл Карабиц. Я стараюсь выбирать себе друзей по одному принципу. Даже по двум. Первый — они замечательные музыканты. Второй — честные люди, что очень важно в искусстве. Есть прекрасные профессионалы, у которых на душе нечисто. Что-то их внутри мучает, им приходится себя постоянно оправдывать. Я их тоже оправдываю и защищаю. Вот, говорят, они предали Украину. Да ничего они не предали. Глубоко в душе они любят Украину. Правда, где-то очень глубоко. Но от них зависит много людей. У них оркестры, деньги, дачи, самолёты, жёны, наконец. Как они могут жить по-другому?

Но если серьёзно, я ближе к тем моим коллегам, у которых есть совесть. Я люблю таких людей и стараюсь общаться с ними чаще. Можно бесконечно рассуждать, кто прав, кто виноват. Но, кажется, на белое нужно говорить, что это белое. А на чёрное, что это чёрное, а не искать оттенки.

Ваши учителя говорили: чтобы хорошо играть, нужно пострадать. Страдали ли вы?

— У каждого в жизни случались трагедии... Но в принципе нельзя говорить, что если человеку не повезло родиться за Уралом, он появился на свет в Париже и не испытывал каких-то материальных проблем, он не может замечательно играть. Это не так. Люди, у которых внешне всё было в жизни гладко, может быть, страдали ещё больше. От неприятия окружения, несчастной любви, непонимания их музыки. Страдание всегда рядом с нами.

Точно так же, когда я вижу некоторых самодовольных музыкантов, многие из которых, кстати, являются замечательными инструменталистами, я не могу утверждать, что им незнакомо страдание. Просто у них внутри чего-то не достаёт. Либо это "что-то" умерло, либо его никогда там не было. Вы всегда слышите, когда человек играет от души, а когда конструирует свой талант. Знаете, есть круассаны, внутри у которых мармелад или крем. А есть пустые. Но выглядят они все одинаково. Так же и в музыке. Играют вроде бы равно хорошо. Но внутри у одних крем, а у других — пустота.

Несмотря на то, что по жизни вы предпочитаете больше смеяться, чем плакать, вам близка музыка Гии Канчели.

— Таких людей осталось мало. Гия всегда говорит, что думает. Разными словами, иногда включая бранные. Но и они звучат у него как поэзия. Это человек, который никогда не поступался своими принципами. Мы с женой часто играем его произведения. Недавно выступали в Тбилиси. Гия был на концерте и сказал много тёплых слов в наш адрес. Его музыка — медленная, тихая, идущая от корней грузинского народа — совершенно противоположна энергии современного мира, где всё бежит. Вы вдруг останавливаетесь, и она заставляет вас чувствовать и плакать. Правда, сама музыка Гии — это не плач. Это грусть, надежда, опять грусть, опять надежда. Это разговор с Богом.

Ваши педагоги вас учили: "Во время игры ты должен говорить с Богом"...

— Вернее, "ты не говоришь с Богом, а должен говорить"... От Бога мы сейчас все далеко. К менеджерам, интернету, соцсетям значительно ближе. Дойти до небесного ни у кого не хватает времени. Сейчас многое можно критиковать в игре старых мастеров — и то не в стиле, и это. Но то, как они трогают душу. Тянет меня к этим старикам...

Скажите, быть евреем — это приговор или счастливый билет?

— Смотря, в какое время. Не думаю, что в 1930–1940-х многие радовались тому, что они евреи. Но в 1950–1960-х я уже этим гордился, причём эдакой тайной гордостью. Помню, как в 1967 году, когда Израиль победил в Шестидневной войне, все евреи Одессы тайно ликовали. Вообще существовало два варианта: либо вы предаете свои корни и веру — хотя, веры у меня, собственно, никакой не было, в синагогу в нашей семье ходил только дедушка. Либо становитесь ещё крепче от осознания своей национальной принадлежности. Я всегда остро чувствовал свою идентичность. И когда в разгар эмиграции 1980-х быть евреем вдруг стало модно, такая перемена вкусов меня сильно позабавила. Впрочем, сам я никогда не был националистом и не различал людей по национальности. Но меня различали...

Шутят, что если человек двадцать лет играет на скрипке, он автоматически становится евреем.

— Даниэль Баренбойм как-то похвалил одного итальянского музыканта такими словами: "Вы не еврей, но заслуживаете быть им"... Я часто задаюсь вопросом: почему так мало евреев на свете и так много о них говорят? Орден получил — еврей, посадили кого-то — тоже еврей. Везде евреи. Однажды меня осенило: почему бы евреям всего мира не устроить забастовку? Хотя бы на месяц уйти в тень евреям-учёным, врачам, музыкантам и так далее? Чтобы люди вокруг могли хоть немножко спокойно пожить... Правда, мне кажется, что преувеличенное внимание к евреям проявляется у тех, кто склонен искать причину неудач не в себе, а в других. В конце концов, у каждой нации есть свои гении и негодяи. По-моему, ещё первый президент Израиля сказал: "Я хочу, чтобы у меня была нормальная страна, где найдётся место и тем и другим".

Вы уже несколько лет живёте и работаете в швейцарском городке Сион. Место идиллическое. Почему-то захотелось реанимировать и утвердить здесь гимн дореволюционной России — "Коль славен наш Господь в Сионе" Дмитрия Бортнянского.  

— Бортнянский как будто чувствовал, что я буду здесь жить. Мне очень нравится Сион — "наша маленькая деревня", как я его называю. Хотя это столица целого кантона, к сионизму, кстати, не имеющая никакого отношения. Тут приятно жить. Здесь четыре официальных языка — почти как в Одессе. С вами знакомятся на улице и тут же приглашают к себе домой. Мне это очень близко. Кто вам сказал, что жить спокойно, благоустроенно, дышать чистым воздухом, пить вино и заниматься любимым делом это скучно?

Поэтому из Швейцарии я, наверное, надолго уже никуда не уеду. Конечно, если не призовёт Украина. Быть премьер-министром, правда, мне не предложат — у вас уже есть другой еврей. Но если пригласят министром ликёроводного транспорта, я таки буду вынужден со своими сторонниками (а их у меня двое: жена и пятилетний сын) нелегально пересечь границу и войти в министерский кабинет.