"Когда надо мной смеются — это прекрасное чувство": история одесского клоуна-пародиста

Владимиру Митрофановичу Свириденко 78 лет. 37 из них он работал клоуном. Сейчас Владимир Митрофанович преподает в цирковом училище при Одесском цирке. «Пушкинская» пообщалась с ним и узнала о его творческом пути, о том, почему клоун — это сложная профессия и почему сейчас их осталось так мало.

Дом напротив цирка

Через дорогу, буквально напротив цирка, с левой стороны стоит новый красный дом. Раньше на его месте стоял другой, такой же четырехэтажный, но старый. Там я родился. С детских лет все дороги вели в цирк. Я часто туда ходил, меня знали все работники, пускали внутрь. Так что других вариантов не было — я хотел стать артистом цирка.

Я пошел в спорт, начал заниматься акробатикой и гимнастикой. Параллельно с этим пробовал себя в легкой атлетике, прыжках в воду, боксе. Бокс мне очень хорошо давался, в какой-то момент даже стоял вопрос — цирк или бокс, но все-таки цирк перетянул на себя одеяло. В 1956-м году я начал работать воздушным гимнастом в Одесском цирке (прим. — в 1956 году Владимиру было 15 лет).

Из гимнастики в клоунаду

Я работал воздушным гимнастом, акробатом-эксцентриком, акробатом-вольтижером, все перепробовал, но мне было этого недостаточно. Я все время хотел творить, что-нибудь еще придумывать, чтобы было еще интереснее.

Мой друг был коверным клоуном - это такой клоун, который заполняет паузы, чтобы успели снять реквизит после одного номера и занести новый. Он цементирует программу, делает спектакль целостным. Даже если плохие номера и слабая программа, но в промежутке между ними клоуну удается рассмешить людей, тогда и весь спектакль им кажется хорошим.

Я подумал, что коверное соло намного интереснее всего остального. Когда ты просто отрабатываешь свой номер — это 6-7 минут и ты свободен, а коверный клоун все время должен творить. Репризы, клоунады, репризы, клоунады. Иногда выходило, что во время представления было по 10-12 выходов коверного. Это очень много, но очень интересно.

И как раз в это время один режиссер решил сделать театрализованное представление, и по мизансценам нужно было делать какие-то клоунские дела. Он предложил мне попробовать, я согласился. У меня было 2 или 3 выхода, нужно было посмешить людей, мне даже сказали что нужно делать. Я порепетировал и первый выход был очень неплохим, мне понравилось. Публика принимала хорошо, режиссер меня даже похвалил. Но потом, когда мы обсуждали спектакль, один знаменитый коверный клоун Карпенко отругал меня. Сказал, что было непрофессионально и не интересно. Я украинец по национальности, а хохлы упертые по своей натуре. Мне это очень не понравилось. Я сказал ему :«хорошо, я тебе докажу, что ты не прав, потом еще не раз будешь меня хвалить». И я увлекся этим делом. Начал придумывал свой репертуар, попросил директора меня просмотреть. Мое выступление поставили на программу, не было «ура», но было очень хорошо. И я пошел-пошел-пошел-пошел дальше. Этот клоун потом меня не раз видел и действительно, извинялся, говорил, что был не прав.

Свой образ и репертуар

Меня никто не учил быть клоуном. Обычно старые клоуны передавали опыт молодым — брали себе помощника, годами вводили его в репертуар, помогали. Меня никто не брал, я просто с детских лет видел очень многое, мне всегда клоуны нравились. Я смотрел, впитывал и был сам себе режиссер. Бог и родители дали немножечко таланта, мне это легко давалось. И репертуар менял, и спектакли делал.

Я не был разговорником, я был клоуном-мимом-пародистом. Пародировал почти все жанры циркового искусства. Считается, что это самый сложный жанр, сегодня таких клоунов практически уже и нет. Если воздушный гимнаст просто отрабатывал, мне нужно было также подняться наверх, сделать что-то может быть даже не хуже чем он, но при этом в зале должен быть гомерический смех или очень большие аплодисменты.

Самое сложное — это найти свой образ. Нельзя скопировать чей-то — это плагиат и вообще не серьезно. Как можно скопировать Чарли Чаплина? А Олега Попова? А Карандаша? Образ составляется на основе собственного характера и повадок. Есть молчаливые клоуны, грустные клоуны, солнечные клоуны. Нужно использовать то, что тебе дано от природы. Я был грустным клоуном. Дальше идет костюм, он не должен противоречить образу. Я не мог выбрать себе яркий сочный костюм, тогда он не соответствовал бы образу. Оно должно все сложиться воедино.

Когда я начинал, у меня был один образ, я был очень энергичен. А потом легкость и быстрота прошла, я ее пережил. Я решил более глубоко войти в этот образ, чтобы достичь больше смеха. Надел фрак, большие штаны, ботинки-бульдог. Стал флегматиком, не стариком, но уже ближе к этому. Стало больше мудрости и опыта. И тогда уже спокойно, не спеша, не дергаясь, уже получил очень много смеха. А когда надо мной смеются — это прекрасное чувство.

Первый большой успех и первый кризис

В 1958 году я попал в организацию «Цирк на сцене» (прим. — художественная организация в составе Всесоюзного объединения госцирков (Союзгосцирка). Создана в Киеве в 1951 году). Как-то раз мы встретились в Харькове с одним старым коверным клоуном Разуваев, а он стоит и плачет. Сказал, его увольняют по старости, забирают коллектив, а меня ставят на его место. Сказал: «Ты сегодня в фаворе». А в Харькове тогда как раз работал знаменитый армянский коллектив. Там был Леонид Енгибаров, коверный клоун, который порвал весь мир. И я слышал, что он должен был уходить. И тогда я напомнил этому старому клоуну, что он знаком с руководителем армянского коллектива Володей Арзумановым. Я говорю: «Пойди к нему, скажи, что есть парень хороший, хочет, чтобы его просмотрели. Если возьмут в армянский вместо Енгибарова, то некому будет заменить тебя и ты продолжишь работать». Тем более, что мы в чем-то похожи были с Енгибаровым по образам и репертуарам. Мне устроили просмотр, собрался весь бомонд, все прошло на ура. И Разуваев остался в своем коллективе. Так я попал в стационарный цирк. Тогда было также трудно туда попасть, как сейчас слетать на Луну. Это были времена Никулина, конкуренция была очень высока.

В Харькове тогда была новогодняя елка. Меня поставили каким-то отрицательным героем с кучей слов. А я был клоуном-мимом. Мимически мне было в 300 раз легче добыть смех, отработать на зрительный зал, чем говорить. Я был на хорошем счету, со мной считались, но сказали, что нет — нужно говорить. И вот я начал разговаривать. Отработал эти елки, и дальше сколько ездил по стационарным циркам, каждый режиссер хотел, чтобы я говорил. В какой-то момент я понял, что «обхалтурился». Я чувствовал, что мне с собой работать противно, что что-то потерял. Для меня это была большая трагедия.

Я сел и начал думать: когда я пришел, чувствовал себя великолепно, меня все хвалили, было куча смеха и аплодисментов, работать было легко. Это страшно, когда тебя возносят и потом ты падаешь вниз, и чего-то не хватает, чего-то, что вчера было, а сегодня нет. Я понял, что все ушло, когда начал разговаривать и стал очень многих слушать. А я человек такой, всегда уважаю старших. Потом подумал: «Ты не глупый, слушай, анализируй, бери то, что считаешь нужным, но работай так, как ты чувствуешь». И я начал все сначала. Это заняло года полтора, но в итоге все стало на свои места.

Зрители везде разные

В каждом городе, даже на каждом представлении люди разные. Подстроиться под них помогает опыт. Когда наполняется зал, коверный всегда смотрит, сколько детей, сколько взрослых. Вот, например, я часто работал в Сочи. В летнее время, когда там полно народу, палец показываешь и они смеются до упаду. Но стоит наступить 1 сентября, когда дети уходят в школу, в бархатный сезон приезжают пузатые дяденьки, солидные, начальники, директора, министры. И сидят такие: «Ну-ну, давай меня рассмеши». Это очень сложно. Ты должен быть постоянно в форме и постоянно приспосабливаться к зрительному залу, должна быть сплошная импровизация. Иногда бывает, что дети пугаются клоуна. Особенно если клоун напялил кучу всего на себя и навалился сверху. У меня в кармане всегда были конфеты и надувные шарики. Если вдруг ребенок начинал плакать, я быстро снимал шляпу, садил ребенка в сторонку и начинал надувать шарик, смешить его.

Кризис клоунады

В 70-х годах в главке (прим. — Союзгосцирке) кому-то из больших артистов на худсовете пришло в голову отправить стариков на пенсию. Остались середняки, но в основном старики и передавали молодому поколению мастерство. Клоунов стало не хватать. Через два года их стали возвращать назад, а уже кто-то занялся огородом, кто-то был обижен и не хотел возвращаться, кто-то спился. В итоге некоторых уговорили, все начало возвращаться на круги своя, хоть и не в былых масштабах.

Потом однажды на худсовете кто-то сказал, что коверные должны получать столько же, сколько остальные артисты. Из-за того, что у коверных могло быть 10-12 выходов за представление, у них норма в месяц была 20 представлений, а не 30, как у всех остальных. В итоге клоуны отрабатывали свои 20, а потом получали надбавку за оставшиеся 10 представлений в месяце. И вот решили всех уравнять. Стало тяжело, старички не тянули, молодые просто увольнялись. И опять клоунов стало меньше.

Третья волна прошла, когда опять в главке кто-то ляпнул: «Сколько можно смотреть на буффонаду? Это изжиток прошлого». Запретили обувать клоунские ботинки и штаны, наносить буффонадный грим. Сказали одеваться более интеллигентно. Подпопники не давать, штаны не снимать.

А когда развалился СССР, каждая республика осталась со своим цирком. А клоун — он же не актер, у которого сегодня Отелло, а завтра еще что-то. Раньше артист цирка мог с одним номером всю свою жизнь кататься по СССР. А теперь отыграл у себя раз, два, три, и все, нужно менять репертуар. И начали опять уходить клоуны. А новых учить некому.

Сейчас в основном работают массовики-затейники. Надевают нос и ботинки, приглашают вас из зала и начинают над вами издеваться. И выходит, что зал смеется над вами, а не над клоуном. Как коверный соло такие клоуны не протянули бы и двух отделений.

Клоун на пенсии

Я ушел на пенсию в 1989 году, когда мне стало тяжело физически. По паспорту я родился 22 февраля 41 года, на самом деле — 30 декабря 40 года. Так как я очень сильно работал, пародировал все жанры, мне стало просто тяжеловато. И еще все шло к развалу Союза, артист уже мог самостоятельно заключать контракты и выезжать за рубеж, меня это подогрело. Я вышел на пенсию, но еще очень много лет работал, собирал коллективы, вывозил их за границу, в Югославию, Китай по частным контрактам. Потом, когда наездился, открыл в Одессе театр «Арлекино», делал детские спектакли. Позже директор цирка, сейчас он худрук, Купин Алексей Григорьевич предложил открыть училище в цирке. И вот тут я уже 22 года, выпустил 53 или 54 номера. Это профессионалы, которые катаются по Европе и Украине. Так что практически не ушел никуда, продолжаю работать.

Клоунада осталась в крови, это безусловно. Я могу начать выбивать чечетку, если услышу ритмичную музыку, даже если нахожусь в этот момент в «Копейке». Люди смотрят, а я и не замечаю. Или когда кто-то что-то говорит, я обязательно что-то вставлю, чтобы было смешно. Один человек воспринимает это как юмор, другой обижается. Жена говорит: «вот ты вечно что-то ляпаешь». А я же не со злости, наоборот, хочу развеселить человека. Ведь даже наукой доказано, что смех полезен для здоровья.